Пианистка [litres] - Эльфрида Елинек

class="p1">Эрика сразу забывает о себе как о личности в соответствии с ситуацией и поводом. Она предстает как подарочное изделие, лежащее на белой скатерти в слегка запыленной папиросной упаковочной бумаге. Пока гость в доме, его подарок любовно вертят в руках, рассматривая со всех сторон, но как только даритель уходит, пакет безразлично и с разочарованием откладывают в сторону, и все принимаются за еду. Подарок сам никуда не денется, какое-то время он тешит себя мыслью, что по меньшей мере не останется в одиночестве. Звенят тарелки и чашки, вилки и ножи стучат по фарфору. Подарок замечает, что эти звуки несутся из кассетного магнитофона на столе. И хлопанье в ладоши, и звон бокалов – все записано на пленку! Наконец кто-то появляется и проявляет к пакету участие: Эрика неподвижно пребывает в состоянии уверенности, что о ней позаботятся. Она ждет подсказки или команды. Она так долго упражнялась, готовясь именно к этому дню, а не к концерту.

У Клеммера есть выбор: он может отложить ее в сторону, не использовав и тем самым подвергнув наказанию. Только от него самого зависит, воспользуется он ею или нет. Он может из озорства взять и зашвырнуть ее подальше. Он может отполировать ее как следует и выставить в витрине напоказ. Может произойти и так, что он не станет ее отмывать, раз за разом наполняя ее жидкостью; ее края станут совершенно засаленными, липкими от прикосновения губ. На донышке многодневный сахарно-белый налет.

Вальтер Клеммер извлекает Эрику из туалетной кабинки. Он притягивает ее к себе. Для начала он в долгом поцелуе прижимается к ее губам, которым давно наступил срок. Он жует ее губы и языком зондирует глотку. После неистово-разрушительной работы он извлекает из Эрики свой язык и несколько раз повторяет ее имя. В эту вещь, в Эрику, он вкладывает много труда. Он запускает руку ей под юбку и понимает, что сделал большой шаг вперед. Он решается пойти дальше, потому что чувствует: страсти позволено все. Ей все разрешено. Он копается во внутренностях Эрики, словно хочет разъять ее на части, чтобы потом сложить по-новому, он наталкивается на препятствие и устанавливает, что рука не проникает дальше. Он тяжело дышит, словно ему пришлось долго бежать, чтобы достичь этой цели. По меньшей мере, он должен показать этой женщине, как он старается. Он не может проникнуть в нее всей рукой, возможно, это удастся одним или двумя пальцами. Сказано – сделано. Поскольку он чувствует, что его указательный палец забирается совсем глубоко, ликование переполняет его, и он кусает Эрику где попало. Он размазывает по ней слюну. Другой рукой он крепко держит ее, в чем вовсе нет необходимости, потому что женщина и без того стоит на месте. Он пытается запустить руку под пуловер, но вырез слишком узкий. Кроме того, под пуловером у нее дурацкая белая блузка. В гневе он тискает ее внизу с удвоенной силой. Он наказывает ее, ведь она так долго заставляла его томиться на собственном пару, что он, ей же во вред, едва не отказался от своих усилий. Он слышит, как Эрика издает стон. Ей больно, он слегка ослабляет натиск, он вовсе не хочет из озорства нанести ей вред, прежде чем сможет как следует ею попользоваться. В голову Клеммеру приходит счастливая мысль: возможно, удастся проникнуть под пуловер и блузку снизу, с противоположного направления. Для начала надо выпростать пуловер и блузу из юбки. Он еще сильнее брызжет слюной, затрачивая неимоверные усилия. Он несколько раз отрывисто выкрикивает ее имя, которое Эрике и без того известно. Как он ни старается докричаться до этой каменной стены, в ответ не раздается ни звука, ни отзвука. Эрика молча и расслабленно стоит, опершись на Клеммера. Ей стыдно того положения, в которое он ее поставил. Этот стыд ей приятен. Она возбуждает Клеммера, и он с визгом трется об Эрику. Он опускается на колени, не ослабляя хватки. Он судорожно повисает на Эрике, цепляясь за нее руками, чтобы затем, как на лифте, подняться и вновь спуститься по ней вниз, делая остановку в самых живописных местах. Он впивается в Эрику поцелуями. Эрика Кохут стоит на полу, словно духовой инструмент, который должен отринуть себя самого, в ином случае ему не выдержать прикосновения десятков неумелых губ, постоянно алчущих его. Ей хочется, чтобы ученик чувствовал себя абсолютно свободным и мог уйти в любую минуту, когда пожелает. Все свое честолюбие она вкладывает в то, чтобы стоять там, куда он ее поставил. Он снова найдет ее на том же месте, не сдвинувшейся ни на миллиметр, если у него будет настроение опять запустить ее в действие. Она начинает что-то извлекать из себя, из этого бездонного сосуда собственного «я», который для ее ученика больше никогда не окажется пустым. Она надеется, что он способен уловить невидимые сигналы. Клеммер использует всю свою мужскую силу, чтобы повалить ее спиной на пол. Он упадет на мягкое, она – на твердое. Он требует от Эрики последнего доказательства. Последнего, потому что оба понимают – в любой момент кто-нибудь может войти. Вальтер Клеммер кричит ей прямо в ухо что-то очень новенькое о своей любви.

Словно в ослепительном стоп-кадре, перед Эрикой появляются две руки, они приближаются к ней с двух сторон. Они явно удивляются тому, что неожиданно им привалило. Сила их хозяина превосходит силу учительницы, поэтому она произносит слово, которым так часто уже пользовались не по назначению: «Подожди!» Он не намерен ждать и объясняет ей, почему не намерен. Он всхлипывает от алчности. Он плачет и потому, что на него произвело огромное впечатление, как все легко удалось. Эрика покорно принимала во всем участие.

Эрика отодвигает Вальтера Клеммера от себя на расстояние вытянутой руки. Она извлекает наружу его член, давно уже для этого приготовленный. Остается лишь последний штрих, ведь член уже готов к употреблению. Клеммер, испытывающий облегчение, поскольку Эрика сделала этот трудный шаг за него, пытается повалить учительницу навзничь. Эрике приходится использовать всю авторитетную весомость своей индивидуальности, чтобы остаться в вертикальном положении. Вытянутой рукой она держит Клеммера за член, а он тем временем беспорядочно роется у нее внутри. Она говорит, чтобы он перестал, а то она уйдет. Ей приходится несколько раз тихо повторить свое требование, поскольку ее воля, неожиданно возобладавшая над ним, не так легко пробивается сквозь ярость самца. Голова его затуманена яростными желаниями. Он медлит. Спрашивает себя, так ли он все понял. Ни в истории музыки, ни где-нибудь еще мужчину, домогающегося